Посольство Джера >>>

Прокатиться, «слегка приобняв даму за талию», не получилось – с места дикая кобыла рванула сразу в галоп, так что доктору пришлось крепко обхватить свою спутницу. А той такая гонка даже нравилась, Кале мог поклясться, что слышал ее тихий смех, сквозь завывания ветра в ушах. Волосы леди весело заполоскались на ветру и захлестали доктору по щекам. Как ни пытался он повернуть голову, все равно в глаз, рот и нос навязчиво лезли жесткие волосы, били частой дробью по щекам. В конце концов он перестал вертеться и просто уткнулся носом в затылок леди Терезы. Ее непокорные волосы пахли странно и притягательно: чем-то одновременно терпким, знакомым и немного отталкивающим. Нюх доктора никак не мог определить, что же давало эти непривычные запахи. Бывает такое, что вертящаяся в голове мысль или слово резко забываются, только ты пытаешься за них ухватиться и всплывают потом, когда уже не надо. Промучавшись несколько минут, пытаясь определить запах, доктор мысленно махнул на это рукой – само всплывет потом.

Процокотав галоп апокалипсиса по городским кварталам, лошадь наконец сбавила ход и остановилась. Леди спешилась - доктор за ней – и повела своего гостя в особняк. Большой и когда-то шикарный, сейчас он выглядел несколько запущенным: кое-где на стенах потрескалась штукатурка, клумбами давно не занимался садовник, и они заросли бурьяном и полынью. Такое сочетание роскоши и неряшливости вполне соответствовало его новой знакомой, полностью повторяло ее стиль. Да, именно такой дом должен быть у столь странной и загадочной леди.
-Прелестный дом, леди Тереза, - мило сообщил Кале, на ходу развязывая шелковый платок, сдавливавший ему шею весь вечер. О, боги, какое наслаждение! Еще пару верхних пуговок на воротнике расстегнуть и можно снова жить.

Проходя мимо большого зеркала в прихожей в темной раме, доктор затормозил и окинул себя взглядом. Из зеркала на него взглянул усталый, но элегантный мужчина с мелкой наждачкой щетины на щеках и подбородке. «Ох, ты, божечки мои, уже ощетинился. Вот быстро растет, днем же еще брился», - сокрушительно покачал он головой, следую в гостиную за Терезой. Мельком глянул на молодых людей, которым так широко улыбнулась леди, подумал, что это либо ученики, либо дети, хотя последнее предположение было шатким – леди выглядела молодо, чтобы иметь таких взрослых детей.

Наконец они поднялись по лестнице и вошли в маленькую комнату с камином, где и закончили свое путешествие. Кожаное кресло гостеприимно встретило уставшего за весь день доктора, мягко спружинило под его весом и обволокло кожаными объятьями. Доктор расстегнул пиджак и окончательно обмяк. «Наконец-то я сижу, какое счастье». Ноги загудели, запульсировали, а из головы разом вылетели все мысли. Поэтому он не сразу услышал и разобрал вопрос леди Терезы о времени и кофе.

-Ч-что, простите? Кофе? О, нет, леди, я кофе не употребляю вовсе. Мне противен его вкус. Будьте так добры угостить доктора каким-нибудь хорошим чаем, без сахара и покрепче, раз уж час ночи, - помолчал немного, возвращая мысли обратно в голову, и продолжил, - Вы, наверное, большая поклонница осьминогов. Какая-то семейная традиция или простая эстетика?

Ах, опять идти, покидать уютные объятия кресла. Вот в чем минус больших многокомнатных особняков – в них нужно постоянно и много ходить. Захотел перекусить на ночь – будь добр пройти кучу комнат и лестниц, зато жирок растрясешь. Скрутило тебе живот поносом – беги спринт до отхожего места. Не успел – чисти потом ковер. Как хорошо у него в студии, даже лишних дверей нет. Пять шагов в ширину, девять – в длину. Зато тут можно класть пушистые ковры на пол, по которым приятно ходить босиком, вешать на стены картины, а на окна – богатые шторы. И набивать в дом сотни гостей, а в квартирке твоей вдвоем уже тесно.

Доктор покорно проследовал за леди Терезой вниз по лестницу, пешком по пушистому ковру, мимо стены с картинами, возле одной из которых леди остановилась и рассказала ему скомканную историю их рода. В общем, спрут – символ дома. Доктор кивнул и последовал за ней дальше. Осуждать выбор символа ему не пристало, но все равно он счел его странным. На суше полно благородных и красивых животных, а осьминог не является ни тем, ни другим. С другой стороны, наверняка скользкая морская тварь выбрана не просто так, с ней связана какая-нибудь трагически-героическая история.

Еще одна лестница и темное помещение. Щелчок пальцев, и синие огоньки тускло и тревожно засверкали по периметру. «Оу, магия. Надо поостеречься злить леди, а то поджарит огненным ливнем.» Напрасно доктор бодрился, в душе пролегла тяжелая тень тревоги. Что-то было не так, и его чутье унюхало гнильцу подбирающейся опасности. А в следующее мгновенье ему в руки была втиснута жестяная коробка с чаем. Доктор покорно понюхал, пока хозяйка предлагала разные закуски, вплоть до обезьяньих мозгов. Пахло бергамотом и лимонницей, и, конечно, чаем. Но разум Кале терзала внезапная тревожная мысль: «В чем подвох? Она – волшебница. Ну, и что? Сейчас все волшебники, куда ни плюнь, в мага попадешь. Нет, не то. Она странная. А ты думал, на тебя западет куколка-доченька какого-нибудь толстосума? Окстись, дядя, тебе уже за сорок, и ты одноглаз. Ты и сам выглядишь странно. Она волшебница, и она странная.» Почему-то только сейчас доктор заметил, что хозяйка действительно выглядела довольно странно для женщины. Там, на балу, она казалась экзотичной, здесь, в окружении мертвенно-синих огоньков, она стала опасной. Каковы шансы, что женщина, явившаяся на светский вечер в мужском костюме и с огромной собакой-мутантом, нормальная?

-Обезьяньи мозги гурманы рекомендуют есть непосредственно из черепа живой обезьяны, - рассеяно сказал Кале, все еще держа коробку с чаем, - Можно мне тоже бутерброд с беконом?
Пугающие мысли перегрузили мозг, сознание доктора погрузилось в туман: соображать он стал медленнее, двигаться - словно в киселе, в черепе мысли и голоса устроили бурные дебаты так, что аж уши закладывало. А чувство тревоги не покидало, сдавливая сердце неприятными предчувствиями.

Ледяные пальцы, прижатые к шее, моментально отрезвили доктора. Из глубины наружу рванулся гнев, будто лежал, запертый в шкатулке с секретом почти тридцать лет, а ледяные пальцы леди на его горячей шее всколыхнули память, сломали шкатулку, и притомившейся гнев понесся вверх по жилам, сметая на своем пути разумные и логичные отговорки. Он резко поднял руку и схватил ее широкой ладонью за голову сзади. Потемневшие большие глаза со зрачками, расширившимися до предела в скупом освещении комнаты, смотрели на него удивленно-обеспокоено. В его тоже потемневшем, но отливающем еще холодным стальным цветом, глазу плясал огонек едва сдерживаемого гнева. Два против одного. Пару секунд он всматривался в ее бледное, тонкое лицо, пока один из голосов внутри не пискнул: «Не она». Гнев отхлынул, рука разжалась и плетью повисла вдоль тела, на губах тут же появилась смущенная улыбка, и Кале непринужденно сказал:
-Вы – радушная хозяйка. Простите, что-то накатило, - и поспешно отойдя от леди, он подошел к разделочным тумбам и, не оборачиваясь, попросил чайник. – Вы тоже изволите чай? А то я на себя делаю, крепкий.

Гул голосов, их нестерпимая какофония в черепе внезапно, резко и совсем пропала. Ничего больше не было слышно, такая ватная тишина воцарилась в его голове, что он вслушивался в нее до звона в ушах, но так ничего и не услышал. Всю его жизнь кто-то постоянно бубнел у него в мозгу, даже очень тихо, почти незаметно, вкрадчиво и бархатно, но голоса звучали всегда. Он даже раздал им имена и научился не говорить с ними вслух. А сейчас они покинули его. Было одновременно страшно и приятно. Приятно от того, что, может, он наконец стал нормальным, а страшно от мысли, что дальше будет хуже. Доктор рассеянно насыпал, ложку за ложкой, ароматный чай в глиняный чайничек, а в опустевшей голове не было даже мыслей. Только хотелось курить, нестерпимо.

Он обернулся к ней, не надеясь найти понимания его недавнего поступка, но все равно глядел прямо ей в глаза и начал хриплым и чужим голосом рассказывать то, чего сам и не понимал, то, что поднималось в сознание откуда-то с изнанки его больной души:
-Хотите, я расскажу вам сказку, леди? – не дожидаясь ответа продолжал, - Среди сотен других миров есть один такой, в котором есть интересное место. В него ведут тысячи входов, и ни одного выхода. Оно не здесь, оно в другом мире, не нашем. В это место легко попасть, но оттуда невозможно выбраться. Там царят вечные серые сумерки, а вся местность затянута плотным и липким туманом. Там можно пройти без остановки целый месяц и не увидеть ничего, кроме треклятого тумана. Под ногами может сменяться болото на булыжную мостовую, но путник, попавший туда, не сумеет их разглядеть, даже если ляжет на землю. В этом мире живет богиня, она - его создательница и хозяйка. Имя ей Безысходность, а любимый деликатес – надежда. Случайные гости, забредающие в ее мир, сразу рвутся из него выбраться, греют надежду на спасение и становятся ее пищей. Гнев, страх, упорное желание выжить и вернуться домой становятся для богини живительным нектаром. Она по капле высасывает из путников надежду, подбрасывая им, как они думают, подсказки, меняя ландшафт под ногами, рисуя в тумане миражи. Каждая новая «подсказка» рождает в человеке еще каплю надежды. Когда же богиня высасывает всю надежду из своей жертвы, когда у него окончательно опускаются руки и единственное, что он способен ощущать – это безысходность, тогда высушенный, как муха пауком, он садится на землю и медленно растворяется в тумане, не оставив никаких следов. Паучья сеть, кувшин непентиса со скользким краем. Беззаботная мушка, влекомая аппетитным запахом, садится на скользкий край и скатывается вниз, в желудочный сок, из которого больше никогда не выберется и будет переварена коварным растением. Разрешите покурить?

Доктор залил чайничек кипятком и достал из внутреннего кармана пиджака трубку и кисет. Табаку в нем осталось на один раз, но ни досады, ни сожаления Кале не почувствовал. Засыпал в трубку, примял пальцем и поджег. Горьковатый вяжущий дым окутал ему нёбо, пронесся по трахее и осел в легких черной гарью. Да, доктор воочию видел, к чему приводит курение, и его это нисколько не беспокоило. В голове щелкнуло, и вернулись голоса. Все разом и очень громко, галдели, перебивая друг друга. Смысл сводился к тому, что леди странная, а он, Кале, окончательно умом тронулся. Доктор в их беседы не вступал и оправдываться не собирался.

Леди тем временем забралась на диван напротив с ногами и прикармливала свою огромную собаку бутербродом. Привычный мысленный комментарий не родился, эта сцена проскользила мимо. Доктор стянул свой пиджак и небрежно бросил на ближайший стул – сразу стало свободнее. Аккуратно достал из рукавов запонки и бережно спрятал в кармане брюк. Никакое безумие не заставит его расточительно относиться к дорогим во всех смыслах подаркам. Закатал рукава по локоть и почти почувствовал себя комфортно. Снять бы еще туфли. Чай уже заварился достаточно крепким, даже чашка нашлась в закромах: с маленькой ручкой из тех, что нужно держать двумя пальцами, обязательно отставляя мизинец, и пить из нее малюсенькими глотками. Подумав, точнее, потормозив секунд десять, Кале прихватил с собой и чайник. Чашка, чайник, бутерброд – восхищается народ. Народ, правда, не восхищался, да и не было его здесь.

Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять.
-...do we need to fear? – спросила она его почти не слышно.
-No, we don’t, - устало ответил он, приближаясь к дивану.
Доктор достиг дивана и едва сдержался, чтобы не рухнуть на него, но все-таки сел спокойно и чинно, правда сразу же развалился, не в силах больше держать осанку, разбросал ноги широко и откинул голову на спинку. Хитрая псина почти незаметно вытащила из бутерброда в опущенной руке весь бекон и немедленно сожрала. Леди лежала на другом краю дивана, свернувшись в клубок. Казалась сейчас такой… компактной. Доктор скосил на нее глаз, и в голове возникла первая его собственная мысль с момента внезапного помешательства: «Я ее мог бы легко сгробастать в охапку и отнести куда-нибудь». Эта мысль показалась ему забавной, и он улыбнулся. А леди между тем поведала о своей богине.

-Ваша богиня пропитана оптимизмом и надеждой на перерождение. Она не вселяет ни страха, ни тоски, которые сопутствуют неизбежной и предчувствуемой смерти, и которые делают мою богиню столь жестокой. Среди многих гномских племен существует поверье, что павшего в бою воина, принявшего благородную смерть, поднимают на небеса девы-воительницы. И там он проводит вечность в попойках и битвах, поэтому гномьи воины не боятся смерти в бою, и это делает их опасными противниками. Умереть в славном бою или в окружении многочисленного потомства – счастье. Даже тихо скончаться во сне, даже поймать сердцем шальную пулю в расцвете лет. Все это не страшно. Страшно умирать от безысходности, тоскливо считая дни и часы до растворения в тумане навсегда. Страшно потерять надежду, пусть даже на достойную смерть, я считаю.
Доктор пересилил накатившую усталость, наклонился к поставленному на пол чайнику и налил себе чаю. Маленькая чашка была моментально выпита, за ней вторая, наконец, к третьей Кале сбавил темп и стал перемежать глотки горького чая с затяжками горьким табаком.

-Тяжелое детство, печальное отрочество… - задумчиво ответил на внезапное откровение леди Терезы Кале, - Теперь я понимаю, почему вы столь холодны и отстранены от людей. Всегда сложно восстанавливать доверие ко всем людям после предательства одного.
Доктор отказался от предложенной сигары: у него еще дымила трубка, да и не любил он мусолить во рту вытянутые предметы. Трехглазая собака улеглась между ними, широко разинула пасть и запыхтела. Кале укоризненно посмотрел на нее и сказал:
-Стащила у гостя бекон, как не стыдно. Доктор, может, с обеда макового зернышка в рот не брал, сидит теперь голодный и злой. Без бекона.

В два укуса Кале поглотил безбеконовый бутерброд с беконом, допил чай и глубоко затянулся. Хотелось спать, но еще больше хотелось поговорить с Терезой. Как было бы прекрасно научиться одновременно спать и разговаривать. Хотя некоторые любовницы говорили ему, что он болтает во сне, но он поутру ничего такого не помнил.
-Я бы мог сказать, что понимаю вас, но это ложь. У меня был и отец, и мать. И куча братьев и сестер. Родители меня даже любили, правда, отец как-то слишком по-своему. А в тринадцать лет я сбежал из дома по собственной прихоти и ради забавы. И четыре с половиной годы в портах Тортуги я провел с неугасаемой надеждой на лучшую жизнь. Этот вовсе не то же самое, что лишиться матери в пять, а в пятнадцать – бабушки. Вам не повезло стать жертвой обстоятельств, и я вам в этом сочувствую. Правда. Но вы нашли в себе силы подняться на такую высоту, что стали главой дома. Но я знаю по своему опыту, что заслуги поздних лет никак не компенсируют детские и юношеские обиды и горести.

Доктор замолчал, размышляя над своими словами. Они показались ему не особенно сочувствующими. Слишком сухо и пафосно, нет искренности, нет надежды. Кале резко поднялся с дивана и забрал со спинки стула свой пиджак.
-Вам не холодно? – спросил он мягко, даже ласково, возвращаясь на диван, - А то давайте укрою.

Улыбка вышла усталой и вымученной, но он действительно вложил в нее заботу и теплоту. На трезвую голову доктору плохо удавались роли чутких и деликатных людей, а сейчас особенно хотелось быть и чутким, и деликатным. Возвращались постепенно эмоции, и его охватил жгучий стыд за свой безумный, бестактный и попросту грубый поступок. Немного поколебавшись, он отложил пиджак в сторону и присел на краешек дивана рядом с ней. Хотел что-то сказать, но слова разбежались, как вредные блохи, только воздух зря перевел. Вместо слов он просто осторожно, самыми кончиками пальцев провел по ее волосам, задержался немного возле плеча и нехотя убрал руку. Почему-то захотелось обнять ее и согреть, спрятать ледяные пальцы между горячих ладоней и вернуть волшебнице давно потерянное тепло.

-Я могу подсказать вам технику, почерпнутую мной из хирургического опыта, но научить ей вряд ли смогу. К этому человек либо приходит сам, либо не приходит вовсе.
Тереза улеглась головой на его колени, и он мог теперь наблюдать ее лицо, лишь слегка наклонившись, и осторожно гладить и перебирать черные непослушные волосы. Пальцы скользили сквозь локоны, собирали пучки, накручивали и тут же отпускали пряди. Эти движения доктор почти не контролировал, он наслаждался хрупким доверием. Кажется, леди перестала стесняться его и простила за грубость.

-Эта техника заключается в простом утверждении, - продолжал он, заглядывая в ее темные с синей кромкой глаза, - в жизни есть только три вещи, достойные серьезных переживаний: жизнь, своя и близких, здоровье и… так сказать, цель. Глобальная жизненная цель. Некоторые называют ее мечтой, но я не согласен. Мечта эфемерна и недостижима в идеале, а цель вполне конкретна: стать богатым, всеми любимым, известным, вписать себя в историю и прочая. А эмоции, чувства… Это приятные мелочи, раскрашивающие жизнь, чтобы не потонуть в однообразии и скуке. Согласитесь, леди, что прыгать в реку с моста из-за безумной подружки – это ужасное безрассудство.

Он замолчал, задумчиво посмотрев на синие огни. Их мертвецкий свет оставлял на лицах неприятный отсвет, и казалось, что он разговаривает с трупом, да и сам уже умер. Теплый желтый свет масляных ламп создавал бы обстановку куда уютнее. Он вытащил вторую руку из-под Терезы и обнял ее за плечо, притягивая поближе к себе. Она потянулась и дотронулась до его груди.
-Наверное, потому что мы не такие уж и разные по сути. Внешние маски могут сильно различаться, но внутренность у людей одинакова. Вы же знаете, Тереза, вы наверняка людей резали, - он улыбнулся и поймал ее тонкую руку, наклонился и поцеловал кончики пальцев, холодную ладонь.

-Миллион моих «я» переживают миллион разных чувств, - произнес он тихо, прервав поцелуй, - а лично я чувствую удовольствие от такого откровенного общения. Мне наконец не нужно никого играть. А вы? Вам нравится? – спросил он, наклоняясь еще ниже и прижимая ее потеплевшую ладонь к своей немного колючей щеке.