Триэль поставила шкатулку на пол, ей не за чем такая игрушка, слишком жестокая, заставляющая еще больше замерзать все внутри с ровным холодным разумом смотря на все, что происходило вокруг, все, о чем вещал Оракул. Равнодушие и спокойствие, заглушающее остатки звуков бьющегося сердца, охлаждающего разум. Она улыбалась, улыбалась так, как возможно будет улыбаться в свой последний день. Боль? Она знает о ней не понаслышке, не поклоняясь, но принимая как должное. Кто-то сказал, что больше всего нужно бояться обиженную женщину – она как раненный хищник, загнанный в угол.
Пусть будет так, она ничего не будет менять, ей просто не за чем это делать. Нет смысла идти другим путем, если все равно он приведет ее за ту черту, к которой она так близка. Нет не правда, она сделает все гораздо лучше, взывая на одну себя гнев многих, став той, которую будут мечтать уничтожить, свергнуть, поработить или же просто ненавидеть.
Улыбка самодовольная и самовлюбленная, точно не было слез, не было той минутной слабости, не было ничего. Она сможет пронести Его в своей памяти, в своем сердце, не показывая виду, не давая никому более почувствовать, как она любила Его. Кто сможет, тот сумеет разглядеть в ее словах или действиях глубину ее страданий. Внутри медленно засыхало сердце, превращаясь в сухой черный комок неприглядного вида. Морозный ветер тут же покрывал его толстой коркой, превращая в странный фиал, который вряд ли растает когда-нибудь. Триэль была некроманткой, она знала, что можно оживить почти все, что лишено души, но она более не верила в полноценную жизнь после смерти.
Да, она пока еще будет, да она поведет свои войска, если это потребуется, поведет на смерть, возглавляя их, не прячась за спинами своих подчиненных. Она была готова и к кинжалу в спину, готова ко всему, воспринимая это как данность. Если не в ее силах что-то изменить – значит нужно ускорить неизбежное, нужно допустить как можно больше оплошностей, подготовить почву для финала, ее финала. Никто не сможет ей помешать в выборе оружия, которое нанесет ей последний удар. Она будет ждать, крутя колесо времени с фанатичностью и энтузиазмом.
Она не жаждала крови, она не видела мир в кровавых красках, скорее в черно-белых с безликими существами, марионетками Богов, такими же как и она сама.
- Когда умирает одна душа, рушатся миллионы судеб… - она узнала все, что хотела, и более не было желаний и вопросов. Улыбка – ее улыбка, как горькая дань, как визитная карточка. Она не сдалась, отдаваясь всецело Нильморну, она выиграла эту войну с самой собой. Бессмертные чувства…О которых Он сам никогда не услышит и не узнает, потому, что она никогда не признавалась ему и не признается в своей полной отдаче этому темному. Не страшась не избежного, ибо не важно сейчас или позже. Разницы нет, все произойдет без Его участия...Да, Вулкор, Он обошел тебя

Элли предпочитала молчать. Слова в этой ситуации были лишними. Она, быть может, и появилась вовремя, чтобы спасти ребенка, но сейчас своим присутствием ломала особую атмосферу единения, точнее воссоединения любящих друг друга людей.
Кивнув в ответ на слова Нокса, девушка вернулась к окну - нет, конечно, возвращаться на улицу тем же путем, каким пришла, она нес обиралась. Просто закрыла настежь раскрытые ставни и задернула плотными занавесками окно. Так будет лучше - мало ли кого привлечет все случившееся. А так, если повезет, никто ничего и не заметит.
Здесь, в этой комнате, в этом трактире да и о всем городе ее больше ничего не держало. Говорить с Ноксом ей было особо не о чем, мертвым орком она не интересовалась, значит, путь один - вниз. Если повезет, найдет чем перекусить и где скоротать эти час с небольшим. А потом - дом, милый дом, большая кровать и несколько дней неги. После которых начнется все тот же неугомонный зуд где-то внутри - жажда приключений, опасностей и новых дорог. Она и сама не знала, от чего бежит, почему стремиться каждый раз испытывать себя на прочность, кому и что доказать желает. Трудное детство, скомканная юность, слишком рано наступившая ответственность за всех - и вдруг подвернувшаяся свобода, которая теперь как-то уже и не уместна.
Сложно, все у нее всегда в жизни сложно. В отношениях, в чувствах.
Вот взять, к примеру, Зефира. Они скрывают отношения ото всех, встречаются урывками... лишнее слово друг другу сказать не могут, лишней строчки написать. И что в результате? В душе образуется дыра, пустота, которую нечем заполнить. Точнее, найти-то не проблема чем - вот только не заполняется. Никак. Ей было невообразимо грустно и мерзко на душе. Даже Нокс, этот вечный бродяга, и тот имеет приют. А она? Она как и прежде одна.
Грустные мысли занимали голову, а потому Пташка не особо смотрела по сторонам. Спустившись вниз, она зашла на кухню, где немного порылась в хозяйских запасах. Соорудив себе яичницу с беконом, Элли налила стакан молока и отломила кусок хлеба.
В зале, где обычно принимали пищу постояльцы, наследницу дома Гроуз появилась, неся в зубах ломоть хлеба, в правой руке - горячую сковородку, а в левой - стакан молока.
Выбрав местечко поуютнее, Пташка поставила все, после чего принялась за трапезу. На всякий случай, чтобы не прослыть жадиной, оставила на кухне монетку из серебра - продукты, потраченные ею, конечно же, стоили меньше. Но Элли сейчас волновали собственные мысли, а не траты.

Их встреча была трогательной: слезы матери и улыбки дочери, счастливое воссоединение семьи. Наверное, режиссер, наблюдавший за этой картиной с небес, был бы сейчас горд собой - еще бы, столько эмоций вложить в одну не очень-то продолжительную сцену. Впрочем, градус напряжения не спадал - вот семья идет по коридорам в библиотеку, вот мать трепетно держит очку за руку и что-то тихо ей щебечет, как птичка вольная, что под окном с утра поет о сладкой жизни. Вот брат то и дело бросает заинтересованно-восхищенные взгляды по сторонам...
И как только двери за спиной закроются, как только можно будет поговорить, не опасаясь чужих ушей, вот тут все станет на свои места: принцесса вдруг скажет, что ей безумно понравилось приключение, и что не прочь она повторить его... брат, забыв о родне, пуститься в пространные размышления о предстоящих важнейших политических решениях, а мать... мать, словно извиняясь, сообщит, что таки дозрела она до того, чтобы выпить сока серого лотоса и уснуть.
Дети наигранно изумятся, хотя каждый из них наверняка уже прокручивал в голове подобный исход. В конце концов, все смертны, и такой вот уход в мир иной куда лучше, чем гниение в могиле или полет пепла над просторами морскими... Все же остаешься в пантеоне своего народа, бережешь его, помогаешь. Вроде как следишь духом за миром живых. Тебя почитают, тебя вспоминают. Ну разве плохо? По-моему, нет!
Оставались лишь мелочи, но сейчас до них никому не было дела. Лорея, присев поодаль, чтобы не мешать детям, начала писать завещание - благо, в библиотеке можно было найти и перо, и чернила, и бумагу. Пока что до раздела имущества, конечно, не дошло - в первых строках сего документа мать обязывала детей следить за Музеем оружия в Илсэ, дабы в чужие руки не перешли мечи, принадлежавшие их батюшке...
Вообще, проблема была в том, что домов у нее было два. А детей - трое. И как тут поделить? Сплошная головная боль! Хотя, Дейгану можно просто передать замок королевский - чем не приобретение? Тогда тасканское поместье отошло бы Фредерику, а дом в Илсэ - Лиарре. Должна же девочка свое гнездо иметь! А разве может на эту роль подойти что-то лучше, чем дом, купленный когда-то ее матерью на собственноручно заработанные деньги?
Вот и сидела синдорейка, взирая на лист, да раздумывала над правильностью выбора.