Покинув мастера, Хадис вышел из переулка и неспешно направился вверх по улице. Мимо, так же, как и несколько часов назад, как и день назад, как и неделю, неслись спешащие по своим житейским делам люди. Стараясь не обращать на горожан внимания, каменщик  брёл своей собственной дорогой. Погружённый в мысли, он плыл против течения, как форель, обтекаемая холодными потоками воды. Тянувшаяся мимо действительность мутным пятном длилась от края прошлых веков в неразличимую пелену грядущего, не предвещая ничего кроме уныния и скуки. Смешавшиеся мутным гулом голоса медленно утопали в безграничной апатии. Под ногами, единственные, казавшиеся значимыми в этом тусклом отголоске настоящего мира, скользили тени домов, окутанные маревой дымкой.

Сухой рукой держась за перила, Хадис тихо поднимался по тонким, светлым ступеням, ведшим сквозь полумрак лестничных пролётов. Тихо стонали под его шагами старые доски. Даже они, казалось, делали это лишь в пол-силы. Машинально сняв с пояса кольцо с ключами, Хадис протянул к замку ключ и отворил дверь, незаметно щёлкнувшую старым механизмом. По затаившейся в безмолвии комнате бродили призрачные тени и тонкие лучи бледного света. Витавшую в воздухе пыль, не меняя своей привычки, переплывала в сторону окон.
Закрыв за собой, хозяин прошёл сквозь бесцветную комнату. Он обогнул высокий, деревянный стул, повесил на него сумку и, пройдя в дальний угол, замер перед высоким, узким столом, прижавшимся к широкой чугунной печке, вздохнул и из медного кувшина налил в стоявшую на столе чашку воды. Медленными  глотками он отпил половину. Неуклюже растопив печку, Хадис поставил на плиту турку, наполненную водой. Вода постепенно нагревалась, а усталый каменщик крутил ручку кафамолки, безразлично глядя в стену. Одна ложка бурой пыли упала в горячую воду. Ещё пять упали следом.
Бесконечная тоска скользкой слизью растекалась по телу. Неприятная дрожь, холодной рукой коснулась Хадиса, его знобило. Чахоточная слабость угнетала и лишала умиротворения.
Закрыв глаза, строитель неторопливо жевал финик, наслаждаясь коротким мгновением безмолвия разума, покинувшего его вместе с теплом и лёгкостью. Спокойствие и тишина царили в его сознании полукруглой чашей, доверху наполненной водой.
Кафа начала закипать. Густая, вязкая жидкость поднималась к краям турки. Он поднял её, давая немного остыть и аккуратно поставил обратно. Через некоторое время кафа вновь неумело попыталась выбраться из медного сосуда. Тонкие пальцы приподняли ручку и вскоре опустили турку обратно на плитку. Решив, что кафа готова, Хадис небольшой ложкой снял с неё пенку, перекладывая её в скромную чашку, и следом за  ней перелил горячую кафу.
Положив в чашку несколько фисташек, он отставил её на стол, давая гуще осесть.
С усилием выпрямив ссутулившуюся от усталости спину, каменщик повернулся к стоявшей у стены широкой доске. Белая пыль, оставленная мелом, собиралась на ней в удивительные узоры, казавшиеся теперь такими обыденными, далёкими и ненужными. Застыв над гранью безграничного в своей глубине подсознания, тянувшему к серому, потерявшему цвета дну, Хадис не ощущал ничего кроме непричастного безразличия, ко всему, что его окружало.
Он уже давно не испытывал приязни к вещам, которые делал. Но как и всегда, отчётливо чувствовал, что всё же должен доделать начатое.
Расслаблающе спокойно поглаживая виски, каменщик начал выходить из томного уныния, насильно вытягивая усталый разум к жизни. Взгляд безучастно бродил по расчерченной доске, выхватывая отдельные участки в подробностях расписанного заклинания. Оно отошёл назад, подбирая чашку с кафой. Густая, терпкая жидкость согревала  и успокаивала.
Сознание постепенно приходило в себя. Предстояло ещё многое сделать, и многое поменять.
Хадис вынул мел и принялся за работу.